День. Все та же картинная галерея. Но теперь там стоят кресла, столик для игры в бридж .Стены картинной галереи переставлены и образуют комнату.
Кэтрин Бертрам сидит. Рядом с ней стоит Джон Марчер. Освещение другое. Они в зимней одежде. Они продолжают разговор, начавшийся ранее.
Портрет четвертого маркиза кисти Ван Дейка больше не висит на стене.

Джон. Я помню, что мы также говорили о страхе. Я попросил вас сказать мне, что вы об этом думаете, я добавил, я думаю, не смеясь надо мной, не предавая меня… что вы об этом думаете, когда это случится.

Кэтрин. Да, если только я соглашусь это сделать… это так.

Джон. Я немного жалею, что вы не живете в Лондоне. (Кэтрин не отвечает.) Конечно, здесь за городом друзья вашей бабушки очаровательны, но, несомненно, есть в замке моменты тяжелые для вас.

Кэтрин. Достаточно тяжелые, да, и даже иногда мучительные, я уже вам говорила об этом. В конце концов… завещание моей двоюродной бабушки было очень запутанным, но оно позволило мне иметь эту роскошь, это место, быть возле четвертого маркиза, вместе с ним.

Джон. Картины больше нет?

Кэтрин. Нет, она наказана (со смехом) , это случается с ней время от времени, особенно когда вы приезжаете. (Смеется.)

Джон. Видите ли, Кэтрин, теперь сам факт вашей независимости после смерти вашей бабушки изменил наши отношения, вы понимаете меня, я не осмелюсь приезжать слишком часто, быть эгоистичным…

Кэтрин. Как можете вы быть эгоистичным, если я хочу, чтобы вы таким не были.

Джон. В вас столько такта, Кэтрин, я не хотел бы этим злоупотреблять, я не забываю все то, чем я вам обязан, я не хотел бы портить вашу жизнь, нарушать вашу личную жизнь, злоупотреблять вашим временем.

Кэтрин. О, знаете, никогда не знаешь, теряешь ли ты время или нет, пока не проживешь его.

Джон. Я никогда не предусматривал того, что кто-то еще должен узнать то, что я вам рассказал. Как это было бы возможно? Как я смог бы это рассказать? Тем не менее, когда секрет известен кому-то, кому следует, он не так тяжел.

Кэтрин. Вы считаете, что я по-прежнему именно такой человек… с которым можно поделиться секретом?

Джон. Да, именно такой. Что сделано, то сделано, это простая определенная реальность.

Кэтрин. Вы всегда говорите, что мы никогда не возвращаемся к истокам реки, но что мы уже в ее течении.

Джон. Да, мы оба плывем по ее течению… иногда, мне кажется, я склонен полагать, что сам факт того признания, которое я сделал вам в Сорренто, на яхте, дало толчок тому, что нужно ждать. (Пауза. Смех.) Кэтрин, хорошо уже то, что вы не видите во мне самого смешного из людей… Это уже поддержка. Но я признаю, что иногда я пытаюсь злоупотреблять вашим терпением… вашей жизнью…

Кэтрин. Почему бы этого не делать? Почему бы этого не делать с того момента, как я вам это позволила…

Джон. Но у вас есть свои личные заботы, Кэтрин.

Кэтрин. Жизнь, как говорят. Вы полагаете, что можно определять свою жизнь, как хочешь?

Джон. Конечно, нет. Но события, происшествия, приключения могут происходить с вами, так же как это происходит со мной – приятные, неприятные, непохожие друг на друга, серьезные, да. Да, почему бы и нет – не нужно, чтобы я об этом забывал, я ваш друг.

Кэтрин. Вот именно. С того момента как вы стали моим другом, не вы ли должны знать, что для меня самое важное? Что вы хотите, чтобы я вам сказала по этому поводу?

Джон. Я не знаю. До того как я узнал вас, я считал, что я наименее эгоистичный среди людей, я считал, что я терплю этот страх с определенной сдержанностью, что я молчу, что я не показываю вида, нет, ни малейшего признака. Я жил в этой тревоге, избавляя окружающих от невыносимого любопытства к этому феномену, человеку, которому нет покоя.

Кэтрин. Джон.

Джон. Я много думал о том, что существует между нами, Кэтрин, о нашей дружбе, об этой близости… Она появилась сразу после того приема здесь, в Везеренде, в тот осенний день. Она стала тотчас же сильнее нас, она тотчас же появилась вопреки нашей воле, возможно…

Кэтрин. Я не думаю, что это вопреки нашей воле.

Джон. Неважно. Теперь ничего нельзя сделать, даже если бы я захотел, я бы больше ничего не смог изменить.

Кэтрин. Но разве я когда-нибудь говорила, что хотела бы, чтобы что-то изменилось между нами?

Джон. Это не то, что я хотел сказать, совсем нет. Вы никогда не делали, я думаю, ни малейшего намека на это, ничего такого, чтобы произошло это изменение, нет, нет, это совсем не так…

Кэтрин. Вы хотите сказать, что моя роль в нашей истории должна помогать вам в вашей, не так ли? Таким образом, что вы не могли пренебрегать ею, не пренебрегая самым главным?

Джон. Самым главным для кого – для вас или для меня?

Кэтрин. Я не могу этого сказать.

Джон. В конце концов, самое главное для нас, возможно, то, что может казаться главным для нас, я не скрываю, в течение долгого времени для других людей это был бы наш брак.

Кэтрин. Джон, вы делаете мне предложение?

Джон. Нет, и это-то и ужасно. Как могу я просить вас, Кэтрин, выйти за меня замуж? Я хочу сказать, сама основа наших близких отношений делает наш брак невозможным, вы согласны?

Кэтрин. Вы так считаете?

Джон. Да, абсолютно. Невозможным. Невозможным, потому что вы знаете. Потому что вам знакома эта моя убежденность, это дурное предчувствие, одержимость этим. Это честь – просить у женщины разделить это со мной. Я могу просить этого у подруги, возможно, если только она этого хочет, но ни у кого другого. Разве храбрый мужчина просит даму сопровождать его на охоту на тигра? (Смех.)

Кэтрин. Это вам знать.

Джон. Видите ли, после стольких лет я почти уверен, что то, что меня ожидает, это живое существо, затаившееся во мраке, за поворотом, в складках и изгибах времени, месяцев, лет. Оно стало как зверь, который ждет меня, затаившись в чаще, готовый броситься. Я не знаю, убьет ли меня этот зверь или это я его убью. Я уверен только в одном – что я рано или поздно встречусь ним и что он бросится на меня. О Кэтрин, иногда я чувствую себя усталым… Конечно, в жизни есть и другие вещи, даже для таких людей, как я.

Кэтрин. Я знаю, Джон. Расскажите мне о вашем саде, о вашей библиотеке, о вашей повседневной жизни.

Джон. Я знаю, что я должен казаться вам сумасшедшим – конечно, безобидным – но все равно вы меня любите. К счастью, мы часто говорим о других вещах, не так ли?

Кэтрин. Да, часто. Таким образом, проходят недели, иногда месяцы и мы не разговариваем ни о чем другом, как о том, что происходит каждый день.

Джон. Да, недели, а иногда месяцы.
Вы должны иногда думать, что я придаю себе смешную значимость, правда?

Кэтрин. Возможно…. Возможно, наоборот. Наши близкие отношения заканчиваются тогда, когда они приобретают цвет и форму в моей жизни. Я даже больше не знаю, есть у вас тот недостаток, о котором вы говорите. Я давно перестала вас прощать. Чтобы верить вам…

Джон. Вы знаете, что я говорю себе сейчас? Что, возможно, это, эта участь, которой я ожидаю уже в течение стольких лет, которая ожидает нас обоих в течение долгого времени – я говорил себе, что, возможно, это было вот это событие: что вы не приехали в Лондон после смерти вашей бабушки, что вы остались здесь, в этом замке, в компании четвертого маркиза.

Кэтрин. В самом деле? Вы сказали себе подобную вещь? Если бы речь не шла только об этом, я бы была очень разочарована. Всего лишь жизнь, даже в замке Везеренд, чтобы скрасить это ожидание, такое долгое, такое особенное.

Джон. Иногда, Кэтрин, я говорю себе, что это вы должны обладать более четким, чем мое, более определенным представлением того, что меня ожидает, природы того, что меня ожидает, проще говоря, предчувствием.

Кэтрин. Это было бы возможно.

Джон. Время проходит… вы смотрите на мою жизнь, вы судите меня и вы всегда точно знаете, в какой ее точке я нахожусь. Но у меня такие же чувства, как и всегда. Что я могу в жизни? У меня больше нет выбора. Я все время нахожусь в одной и той же точке, в руках судьбы, готовый ее принять

Кэтрин. От судьбы не уйдешь, но ваша судьба, как вы говорили, должна бы быть совершенно исключительной, совершенно особенной – поддается ли она этому правилу?

Джон. «Должна бы быть», говорите вы, как будто в глубине души вы сомневаетесь в достоверности этого.

Кэтрин. О… Джон…

Джон. Как будто начали думать, что уже ничего не произойдет.

Кэтрин. Нет, нет. Я совсем не об этом думаю, совсем не об этом. Как раз напротив, я больше чем когда-либо уверена, что буду очень щедро вознаграждена за свое любопытство.

Джон. Кэтрин, вам тоже стало страшно?

Кэтрин. Страшно. Страшно что, если вам не страшно? Были моменты, признаю, когда я думала, что вам страшно, не говоря этого. Но теперь я думаю, что у вас – раньше я этого не видела – получилось привыкнуть к опасности. Вы живете с ней рядом в течение такого долгого времени, что вы перестали ее ощущать. Вы не забыли, что она рядом, но она оставляет вас безразличным. Я уверена, что вы больше не свистите в темноте, чтобы прогнать страх.

Джон. Кэтрин, вы думаете я герой в каком-то роде?

Кэтрин. Конечно, можно и так сказать.

Джон. Я храбрый человек?

Кэтрин. Вот это вам и предстояло доказать мне.

Джон. Храбрый человек должен знать, чего он боится и чего не боится. Я же этого не знаю. Я не могу сказать, чего я боюсь. Я только знаю, что я под угрозой, я подвержен этому страху, вот и все.

Кэтрин. Да, вы действительно под угрозой, не так ли? Под прямой угрозой.

Джон. Да. Но мне не страшно, каким бы ни был конец ожидания, мне не страшно.

Кэтрин. Это не конец ожидания. Во всяком случае не конец вашего ожидания.

Джон. Почему моего? Забавно, сегодня меня не покидает ощущение того, что вы что-то скрываете от меня. Что-то, чего я не знаю.

Кэтрин. Джон, я знаю только то, что ваша жизнь скрывается за безразличием. Что люди могут заблуждаться относительно той важности, которую вы придаете вашей работе, разговорам о вашей библиотеке, о саде в вашем загородном доме. Я единственная знаю, что это все обман, а в действительности вы живете в одном большом притворстве. Вы носите светскую маску, я же знаю ваше истинное лицо, как если бы, склонившись на ваше плечо, я смотрела на вас сквозь эту маску.

Джон. О Кэтрин… Можно было бы подумать, что сегодня вечером вы окружили себя непреодолимой чертой. Вам должно быть известно, что ожидает меня. Вы это знаете и вы молчите. Настолько ли это плохо, что вы так боитесь, что я догадаюсь…

Кэтрин. Нет, я не боюсь, что вы догадаетесь. Вы никогда не догадаетесь.

Продолжение